В ньюйоркском театре «Метрополитен-опера» состоялась премьера оперы Сергея Прокофьева «Война и мир» в постановке Андрея Михалкова-Кончаловского, называемого в киношных кругах Андроном. Если не считать полукомического инцидента с падением статиста в оркестровую яму (упавший отделался легким испугом), то успех грандиозного по масштабам четырехчасового спектакля был внушительным.
В «Нью-Йорк таймс» за пару дней до премьеры появилась большая статья о подготовке спектакля. И в ней со ссылкой на Кончаловского приводилась мысль о том, что тематически и идейно постановка оперы как бы созвучна идущей сейчас в мире борьбе с терроризмом. С этой любопытной фразы я и начал телефонное интервью с Андреем Сергеевичем.
-- Я такого не говорил, это меня подставили, – энергично запротестовал Кончаловский. – Мы же не конъюнктурой занимаемся. Это произведение искусства.
-- А что оказалось сложнее, снимать в Москве фильм про сумасшедший дом или ставить самую масштабную оперу Прокофьева в Нью-Йорке?
-- Ты знаешь, все по-своему сложно. Сложно найти деньги на спектакль. Сложно, чтобы пригласили. Работать в Метрополитен-опера – это большая честь.
-- После Петербурга и Лондона (там Кончаловским ранее поставлена эта опера – О.С.) это же можно считать закономерным продолжением?
-- Не думаю, не думаю. В Европе свои режиссеры, в Америке свои, не так много приглашают сюда. Как правило, в Метрополитен идет 60 процентов старой классики. Это как бы большой музей классической режиссуры. Новые спектакли не столь часты.
-- А опыт работы в кино вам помогает или мешает?
-- Не помогает и не мешает. Это абсолютно разные вещи. Есть же в спорте люди, которые занимаются пятиборьем, а еще попутно и в баскетбол играют. Ничего общего. Кстати, не так много кинорежиссеров удачно работают в опере.
-- А разве системный подход не важен? Кинорежиссер видит все. Он как генерал на поле боя. Разве в оперной постановке не то же самое?
--- Опера на сцене – это глубоко просчитанный механизм, который дает иллюзию жизни. В кино же никакого механизма нет, есть спонтанное решение, жизнь духа. Это абсолютно разные подходы. В кино я хозяин, я определяю ритм. В опере я нанятый человек, ритм определяется музыкой и дирижером. Здесь я должен быть гибок, чтобы суметь выразить то, что могу в рамках выделенной мне свобо-ды.
-- Выделенная свобода напоминает голливудскую ситуацию, в которой вы тоже себя чувство-вали, как я понимаю, не совсем уютно. Я имею в виду ограниченность маневра режиссера…
-- Голливудская ограниченность это творческая ограниченность в выборе художественных средств. В опере меня никто не стесняет в моем воображении, просто я должен подчинять его движению более серьезных сил, только это не Уолл-стрит, а Прокофьев. Есть некоторая разница.
-- После того, как вы излили душу и рассказали всему миру о себе, о своих любовях, страстях, пристрастиях и разочарованиях в ваших двух замечательных книгах, вы не оставили мысль снимать кино в Америке?
-- Я не оставил мысль снимать кино в принципе. Что касается Америки, я не думаю, что я тут очень нужен. Нужно работать там, где ты нужен. В Голливуд пришло быстро растущее поколение молодых режиссеров, заполняющих пустоту. Вряд ли я нужен там со своими размышлениями или порывами. Если Артур Пенн, Сидней Поллак или Фрэнсис Форд Коппола не так уж часто высказываются фильмами, то мне претендовать на это довольно глупо. А ждать, пока предложат снимать каких-нибудь «Джуманджи-3» или что-нибудь в таком духе… Мне интересней высказываться на те темы, которые ме-ня волнуют и на которые я обязательно хотел бы высказаться, пока у меня мозги работают. Замыслов таких много. Во-первых, «Рахманинов»…
-- Про «Рахманинова» от вас я слышу последние эдак лет 15…
-- Подоспеет время, я обязательно буду его ставить. Неизбежно. Что касается Америки, то я мечтал бы сделать картину о Генри Дэвиде Торо. Но видишь, не очень это нужно американцам. Чужой истории они не знают, а своей – тем более.
-- Может, после Прокофьева карта ляжет.
-- Посмотрим. Я никогда не говорю никогда. Все возможно.
-- А почему бы вам не сделать фильм совместно с Никитой Михалковым. Знаете, братья Тавиани, братья Коэны, братья Михалковы… Не было такой идеи?
-- Мы же начинали врозь. Тавиани начинали вместе, и Коэны начинали вместе. Мы очень разные. У нас разные философии, это самое главное. И мы оба в достаточной мере эгоисты в творчестве. Никите будет тяжело, и мне нелегко делать один и тот же выбор. У нас выбор очень разный в жизни, я бы сказал, философски и культурологически. Я люблю иронию, а он любит юмор. Разные вещи.
-- В общем, вы не оставляете нам надежды, а жаль.
-- Думаю, что нет. Если только что-нибудь случится, и тогда другой будет заканчивать фильм брата.
-- Не дай Бог!.. Еще один банальный вопрос: что нужно русскому фильму, чтобы добиться коммерческого успеха в Америке?
-- Не нужно к этому стремиться. Это не совсем правильная задача. В Америке успешны, как правило, американские картины, за редким исключением. Америка это огромный остров. Русский фильм должен стремиться к тому, чтобы иметь успех у русского зрителя. А этого тоже не случается, потому что, к сожалению, нет ни базы, ни денег. Молодые режиссеры, набирая деньги, подворовывая или беря в долг, снимают кино для себя, для своей небольшой компании и для фестивалей. Как только возникнет рынок, – а рынок в России гигантский, только дикий, не структурированный, билеты продаются, но все воруется, как ты знаешь, в России черного нала гораздо больше, чем официального, – как только появится первый законный миллионер, снявший первую русскую картину, пускай она будет дурацкой, гайдаевской, то есть если она будет успешной, если режиссер почувствует прямую финансовую зависимость от успеха картины, появится русское национальное кино. Пройдет еще 3-4 года, и, может быть, усилиями Никиты Сергеевича, моего брата, ведь он возглавляет Союз Кинематографистов, будет создана нормальная структура эксплуатации русского рынка. Вот что будет питать русское кино, а не подачки министерства культуры. Рынок должен питать кино! Рынок кинопроката был разрушен в бытность первым секретарем союза Элема Климова, они после Пятого съезда кинематографистов разрушили и структуру госпроката, и русское кино. Нужно создавать новую структуру на пепелище, я тоже к этому буду прикладывать усилия.
-- На этом диком пока рынке вы тем не менее умудрились сделать новую картину. Что это за фильм?
-- Он еще не закончен. Осталось переозвучание. Называется «Дом дураков», действие происходит в психоневрологическом интернате в районе боевых действий, в Чечне. Комедия, лирическая, я бы сказал, грустная.
-- Черная, наверное?
-- Не совсем. Там есть грустные моменты, но в целом это романтическая комедия.
-- Трудно предположить, что о Чечне можно снять комедию, тем более романтическую.
-- Нет, это совсем не чернуха. Все светло и жизнеутверждающе. Мне трудно снимать про то, что я не люблю. Я люблю этих людей.
-- Когда фильм выйдет на экраны?
-- Я надеюсь, к маю закончу. В России, скорее всего, выйдет летом, а в Америке появится к концу года.
-- Будем ждать.