Самый трогательный из героев «Звездных войн» – в Москве
По случаю выхода на видео полного комплекта «Звездных войн» в Москву приехал Энтони Дэниелс, английский актер, отпечаток ступни которого уже угодил на «Аллею звезд» у знаменитого Китайского кинотеатра в Лос-Анджелесе. Ступня одета в металл. Дэниелс – тот самый робот Си Трипио (C3PO), который стал символом всего культового сериала.
В двухярусном номере «Шератона» – рекламный макет его Си Трипио. Они очень похожи. Хотя робот одет в металл, а Энтони в обтянутом черном свитере. Оба изящны, оба излучают доброжелательность.
-- О, «Известия»! Какое знаменитое имя! – немедленно польстил он. – Для меня Россия – это Красная площадь, Тверская и «Известия»!
За окном по Тверской катят авто. По фильмам Энтони знает, что Россия – это морозы, тулупы, ушанки, закутанные носы. Но сияет редкое солнце, Москва прекрасна, и он не устает восхищаться.
-- Вы всю жизнь играете одну роль – как это получилось?
-- Я с детства бредил актерством. Актеры всегда бедны, и родители были против. Что ж, стал изучать адвокатское дело, но все равно играл в любительском театре. Там встретил хорошего педагога и рассказал о своей мечте. Ответ был прост: хочешь быть актером – будь им. Он разрешил мне это безумие, и я ему благодарен. Три года учился в драматической школе. Когда ее окончил, было уже 27 – для актера это очень поздно. Но тут подвалила премия за участие в шоу на Би-би-си. И мне выдали важную штуку – членскую карточку актерского союза.
Потом я играл в самом центре Лондона в пьесе Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Тогда и встретил Лукаса. Вообще-то он меня не интересовал – я считал себя актером серьезным. И вдруг какой-то робот, просто оскорбительно! Это как если бы вам, журналисту, предложили написать ресторанное меню. Короче, я и встречаться не хотел, но мой агент сказал: ты глупый. Иди, иди к нему! Я пошел и был очень вежлив. Он мне показался каким-то квелым, совсем неинтересным. А хотел меня видеть потому, что я маленький. Лукас объяснил, что все вокруг большие, а ему нужен субтильный. А я был худой, ел мало – не было денег. И мог без труда войти в костюм, в который обычного человека не втиснешь. К тому же я был молодой, и значит, дешевый. А тут еще увидел эскизы к фильму и среди них моего героя. Он смотрел мне в глаза и звал: ну давай, иди ко мне! Мне он понравился. Потом прочитал сценарий, и персонаж понравился мне еще больше. Теперь мы вместе.
-- И вы никогда об этом не жалели?
Энтони мычит и пальцем описывает сложную фиоритуру:
-- Может быть, иногда… Всякое случается, когда делаешь кино. Первый фильм снимался трудно. Я чувствовал себя дискомфортно – Лукасу не нравилась моя игра. Не нравился мой голос. Я для него был слишком… британским. Он хотел чего-то другого, но так и не объяснил, чего. Даже пытался заменить мой голос чужим. Но возник большой успех, и он уже не хотел ничего менять. И Си Трипио стал делом моей жизни. Сначала на улицах меня не узнавали. Прошло 25 лет – теперь узнают. Даже не могу вообразить, где бы я теперь был без Си Трипио.
-- И ничего больше не играете?
-- У меня две актерские карьеры: Си Трипио и на ТВ. Играю врача. Участвую в презентациях, в компьютерном бизнесе.
-- Говорят, Лукаса больше интересуют компьютерные зверушки, чем живые актеры – это правда?
-- (Хохочет) По-моему, он уже начал понимать, что компьютерам не хватает человечности. Что-то такое есть в глазах, в мозгу, чего нет в компьютере. И снабдить его этим очень трудно. Но Джордж очень увлечен компьютером, когда-то мечтал вообще избавиться от актеров, чтобы полностью управлять всей сценой. Сейчас он меняется. 25 лет назад он почти не разговаривал с актерами, теперь общается куда лучше. Но все равно всех отдаст за одну умную машину.
-- Что было самым трудным?
-- Привыкнуть к костюму. Я пришел на студию, разделся и стал дрожать от холода. И меня стали облеплять пластиком – делать из меня статую. Еще труднее было внутри этой статуи оставаться самим собой. Я был жутко одинок там. Никто не видел моих глаз.
Энтони берет «шлем»-маску своего героя, показывает ее темное чрево:
-- Вот это – мой мир. Я смотрю через эти дырочки и вижу только то, что прямо передо мной. Так что все разговоры с партнером-«пылесосом» вел вслепую. И мучило одиночество. Я нравился окружающим, но все равно – они любили не меня, а кого-то другого.
-- Вы в фильме лишены главного оружия актера – мимики. И все заменили фантастической пластикой. Был прототип?
-- В драматической школе нас учили передавать эмоции даже в маске. А пластику придумал сам – это моя пластика. И знаете, какое открытие я сделал года три назад? Ведь эти два персонажа – мой и «робот-пылесос» – это же Розенкранц и Гильденстерн из Стоппарда. Они похожи – строем чувств, их положению среди прочих, даже ростом. Я их воспринимаю как человеческие существа – очень странно…
-- Что будет с вашим героем дальше?
-- На этих кассетах с трилогией есть фильм о съемках. Мне приходится делать тяжелую работу, надо быть сильным, и я «качаюсь». При этом – стройным. Вчера меня покормили русским обедом – так можно растолстеть за неделю. Потому что вкусно! В среду улечу и буду сбрасывать нагулянное, становиться сильным. Буду выполнять тяжелую работу, а потом Лукас половину вырежет в монтаже.
-- Ваш Лукас когда-нибудь встает из-за компьютера?
-- Он много думает и читает. Когда-то он планировал сделать девять серий, теперь все свелось к шести. Ведь мы стареем. К 2006 году снимем «Эпизод III» – и уйду на пенсию. Но видео великая штука. Мы все умрем – а видеокассеты будут стоять у людей на полках, и Си Трипио будет с ними через сто лет.
-- Как же получилось, что детский фильм стал культовым?
-- А он не детский. Он для всех. Для меня самый любимый «Эпизод» – первый. В нем есть невинность, простота, очарование. Потом надо было все делать ярче, больше, громче. Но остаются простые вещи – храбрость, самоотверженность, взаимопомощь, рыцарское отношение к людям. Остаются приключения и опасности. Все то, что было интересно всегда и всем. И есть очень важное – катарсис. В каждом фильме. Очищающее переживание.
-- Что скажете напоследок нашим читателям?
-- Очень грустно улетать. Меня привезли всего на два дня, зато теперь я знаю, что Москва совсем близко – всего три часа на самолете.