Рецензия на фильм «Шультес»

В короткометражке Бакура Бакурадзе "Москва" название фильма постоянно напоминало зрителям, где живут герои фильма, гастарбайтеры, и почему здесь все устроено именно так. Почему, сколько бы ни работать, деньги все равно "будут через неделю"? Ну ведь это Москва. Почему здесь никому не хватает на жизнь, но все живут? Ну ведь это Москва. Почему в потоке нерусской речи то и дело проскальзывают отдельные русские "зато", "сто процентов" и "сигареты"? Потому что Москва.

Так и в полнометражном дебюте Бакурадзе, фильме «Шультес» (2008), получившем Гран-при Кинотавра-2008, название живет отдельной жизнью. В начале фильма это слово для зрителя абсолютно бессмысленно, – постепенно становится понятно, что оно бессмысленно и для самого героя, которого зовут Леша Шультес. И зритель, как и сам Леша Шультес, пытается это слово оживить, наполнить смыслом. Название фильма, как и в "Москве", постоянно напоминает герою, кто он и почему все так, как оно есть. Ему необходимо это напоминать: у Шультеса амнезия после перенесенной травмы, фильм даже начинается с его ответа на вопрос, оставшийся за кадром. "Не помню", – говорит герой.

Он не помнит. Шультес – посторонний, у него почти нет собственного мира: есть брат в армии, но без своей записной книжки Леша не вспомнит, как к нему ехать. Есть больная мать, но без своей записной книжки Леша не вспомнит, какие лекарства ей нужны. Есть подельник, паренек, отвлекающий внимание людей с деньгами, пока Шультес чистит их карманы. Был еще кто-то. Где-то. Когда-то. Герой существует в пространстве неопределенных местоимений, самым неопределенным из которых становится местоимение "я". Леша ворует именно для того, чтобы как-то очертить границы своего мира. Ему нужны не деньги, а живая жизнь, пусть и чужая. Он крадет не бумажники, а чужой опыт, он познает мир единственным доступным ему способом: присваивая его по кусочкам. Собирает паззл из чужих бумажников, ключей от машины, паспортов, записных книжек, фотографий, неуклюжих признаний в любви. Вся эта куча и есть "шультес".

Но и ответ "потому что Москва" для этого фильма тоже работает. Шультес – человек мегаполиса, человек города, стершегося от общего употребления. Здесь вечер, ночь, вчера и послезавтра – одно и то же. Здесь ларьки, шаурма, рынки, кафе – одинаковы. Не то Китай, не то окраина Роттердама, не то центр Москвы, серый мир, весь из пустых мест и незнакомых людей. Сегодня никто из российских режиссеров не показывает Москву так, как Бакурадзе: Москва киношная до появления "Шультеса" оставалась мифологическим пространством, сформировавшимся в советское время. Пространством, в котором бомжи, бандиты и гастарбайтеры – приметы времени, а не места. Бакурадзе делает карманников и гастарбайтеров гениями места.

Тяжелое, медленное, неуютное, не отпускающее кино. Бакурадзе – и это видно сразу – воспитан на европейской классике. "Шультес" дает возможность говорить и о Брессоне с его "Карманником", которого Бакурадзе сознательно цитирует, и о братьях Дарденн, благодаря которым в моду вошел тихий бытовой реализм, негероические персонажи, чей героизм заключается в попытках прожить еще один день. Но если Дарденны, по их собственным словам, рассказывают "моральные сказки" о людях, выброшенных на обочину общества, – а значит, и о самом обществе, – то Бакурадзе, при внешнем сходстве приемов (псевдодокументальная камера, медленное действие, наблюдение за человеком, пойманным в ловушку повседневности), пытается разобраться в человеке толпы.

. В человеке, который Никто. Беккетовский Моллой, не помнящий, как он сюда попал, пишущий отчет о своей жизни, про которую и сам ничего не знает, и его единственная свобода – придумать то, чего не было, и дождаться, когда оно, может быть, случится.