Интервью с Рэйфом Файнсом

Рэйф Файнс посетил Москву с премьерой своей первой режиссерской работы – современной экранизации трагедии Шекспира «Кориолан»

Я надеюсь, мы будем говорить про фильм, а не про Москву? Мне здесь очень нравится, нравится мороз, как сейчас, от него лицо колет, но хочется сразу к делу.

Эта пьеса для меня очень важна. Я играл роль Кориолана в театре, двенадцать лет назад, и меня очень лично задела именно эта роль. Это мрачная, болезненная история, но при этом она всегда будет очень современной; она о том, как мы функционируем в условиях государства, к чему это ведет; о том, что лежит в основе любого поведения и любого государственного строя – а это отношения между матерью и сыном. В этой пьесе, «Кориолан», есть и острая политическая драма, и драма семейных отношений, и внутренняя трагедия одного человека.

Внутренняя трагедия Кориолана – в том, что он солдат, и он вырос на поле боя, и он чувствует себя не в своей тарелке, когда ему приходится общаться с обычными людьми. Можете ли вы сказать то же самое и про себя?

Я не солдат, у меня нет такого опыта – я говорил с солдатами, и старался понять их; но я могу понять его неловкость, отчуждение. Это сложно. У него нет навыков социального общения. Он очень закрыт и очень одинок. Кориолан – это такой персонаж, который не готов идти ни на какие компромиссы, он не умеет идти на сделки ни с окружающими, ни со своей совестью. В теории это, конечно, выглядит очень достойно и благородно, но на практике ты очень быстро окажешься мертв с такими принципами.

Но это внутреннее одиночество и неловкость присущи не только солдатам. Он мог бы быть и актером – и вам не кажется, что вы, как актер, чем-то похожи на Кориолана-полководца?

Да. Да. Очень. Так же, как он уходит с поля битвы после сражения, актеру приходится уходить со сцены или съемочной площадки после спектакля. И так же, как Кориолану приходится переступать через свои желания в общении с народом, мне приходится общаться с прессой, делать все это бесконечные фотосессии… Потому что мы живем в медийном мире, который хочет разобраться в том, что мы сделали, который требует от нас объяснений. Актер Кориолан возненавидел бы журналистов и необходимость говорить о своей роли: я сделал свою работу, вот она. Я выиграл битву, я доказал все, что я мог – почему мне нужно сейчас сидеть, пожимать руки, улыбаться? Но это, конечно, не самая большая параллель. Для меня, как для актера, это шанс сыграть такую ярость, гнев, с силой, которую этой роли дает язык Шекспира – это как спортивная машина с супер-мощным двигателем. От игры, от превращения в Кориолана с его бешенством, я испытывал физическое наслаждение.

В вашей интерпретации Кориолана кажется, что за его высокомерием и спесью скрывается стеснение, вызванное его непониманием окружающих.

Еще как. Внутри он абсолютно потерян. Сцена на рынке, когда он приходит просить голоса у людей. Я пытался передать всю неловкость момента, когда он говорит с пожилой женщиной – она, кстати, актриса с Ямайки – и она говорит ему, что он и проклятие, и герой своей страны. Для меня она еще одна материнская фигура, которая говорит ему, что он вел себя и хорошо, и плохо. И он не знает, искренне и глубоко не понимает, что ему на это ответить, и что с собой поделать, если по-другому он не умеет. Это очень важный момент.

Кориолан, все же, далеко не положительный герой. И вообще, не многие из сыгранных вами ролей можно назвать протагонистами – за редким исключением. Вам как актеру такие роли кажутся интереснее, или это ваш личный выбор – играть отрицательных персонажей?

Правда? Мне так не казалось. Хотя… Волан-де-Морт, конечно, негодяй, и Амон Гёт из «Списка Шиндлера» тоже довольно-таки… Отрицательный. Мне не казалось, что я играю злодеев чаще, чем не-злодеев – сейчас часто на героев наклеивают ярлычок, чтобы уложить его поскорее в подходящую коробочку. Все бывает сложнее.

Да. Странным образом, начиная смотреть «Кориолана», чувствуешь к нему почти что ненависть, а в концу фильма он стал мне глубоко симпатичен. Это именно то, чего вы пытались добиться?

Да! Именно так. Поэтому именно эта пьеса и является гениальным произведением. Это блистательно. Именно эта полярность ощущений от главного героя, что в одну секунду он тебе ненавистен, в другую ты физически страдаешь вместе с ним. Однозначные симпатии к героям – это смерть драмы. Гениальное произведение то, которое не дает тебе простых ответов.

В России, да и везде в мире, сейчас происходит ровно то, о чем пьеса: есть правители и есть недовольный ими народ. Менений, как человек, не сумевший добиться согласия между ними, в вашей версии перерезает себе вены, а в оригинале, у Шекспира, этого не происходит. С чем связано такое решение? С тем, что у человека, попавшего сегодня в подобную ситуацию, нет выхода, кроме самоубийства?

Мне кажется, что я не стал бы придавать этому моменту столько значений. Это была идея Джона Логана, и она мне очень понравилась. Сначала к Кориолану, вставшему на тропу войны, идет военнокомандующий. Потом к нему идет Менений; потом его мать, жена и сын. Это три ступеньки, и каждый шаг должен усиливаться – и это самоубийство Менения делало его роль, его персонажа сильнее, ярче. Это не должно восприниматься как метафора политического бессилия и самоубийства. Это скорее история про его разбитое сердце, его личное поражение как друга и советника.

Судя по истории с «Преданным Садовником» – когда после съемок вы с продюсерами организовали благотворительный фонд для помощи африканским детям, – вы очень близко к сердцу принимаете то, что снимаете, то, о чем говорите в фильмах. Поэтому сложно в такой момент в России не искать параллели между фильмом «Кориолан» и реальной политической обстановкой в мире. Сама пьеса уже достаточно похожа на реальность, но именно вы выбрали снять по ней фильм, и именно сейчас. Вы вообще следите за всеми протестами, Арабской весной, беспорядками?

Прежде всего, да, мы создали фонд «Преданный Садовник», и я по-прежнему им занимаюсь, и он существует, и работает. Что касается политики. Я, по природе своей, с большим недоверием отношусь к миру политики. Я ходил на самый большой протест против войны в Ираке в 2003 году. Но в целом я не доверяю толпе. Я думаю, что их требования и суть сборищ имеют тенденцию меняться слишком быстро.

Тогда вы еще больше похожи на Кориолана!

Вероятно. Вероятно, я вижу в этом свое пораженчество. Мне стоит, быть может, быть более политически активным, как некоторые из актеров и просто публичных людей. Но я чувствую, что у меня нет решений. Я вижу, что в мире множество вещей, которые нужно изменить, и я чувствую желание выйти на улицу и сказать об этом – но я не вижу идеального решения. Я вообще не вижу такого устройства вещей, при котором все было бы хорошо, даже в воображаемом мире. В пьесе есть фраза Авфидия, которая суммирует мое отношение к этому:

One fire drives out one fire: one nail, one nail:
Rights by rights foulder, strength by strength do fail.
Come, let's away.

(Гвоздь выбивается другим гвоздем,
Ломает силу сила. Ну, идем. )

То есть за одним правителем следует другой, одна сила сменяет другую, и ей предстоит в свою очередь быть сломленной другой силой. В конце концов, абсолютных героев не существует.

Спасибо. И если говорить о силе, слабостях и кино – вы, как актер, первый раз работали с Файнсом-режиссером, а Файнс-режиссер первый раз работал с Файнсом-актером. В чем ваши сильные и слабые стороны – и понравилось ли вам такое сотрудничество?

Невероятно сложно на себя смотреть со стороны. Разрываешься между собой-режиссером и собой-актером, как ты привык работать. Как актер, я очень самокритичен и стараюсь с каждым дублем улучшить что-то. Это такое поверхностное тщеславие: а хорошо ли я выглядел, а хорошо ли я сыграл вот это? А то, на что надо смотреть режиссеру: работает ли это все, имеет ли смысл эта фраза в узоре всего фильма? Моя слабость, или ошибка, как актера, это то, что частенько я слишком напираю на игру, я все время стараюсь что-то нащупать, дотянуться до эмоции – когда, по моему впечатлению, у других актеров все сразу берет и получается, они уже в самой сердцевине нужного переживания… А как у режиссера, у меня масса слабых сторон. Я смотрел на режиссеров – например, Дэвида Кроненберга, – который так уверен в себе, так спокоен. Я очень хотел бы быть таким, но это мой первый фильм! Я был слишком на адреналине, слишком эмоционален, переживал, ошибался… Но я взорвался на площадке, удивительным образом, всего пару раз. Может, три раза – когда во время съемок люди продолжают болтать и шумят. Тогда я реально вышел из себя.

Вы будете сниматься в своих фильмах в будущем?

Опыт быть режиссером на площадке мне понравился – это пугающе головокружительное чувство свободы, но и ответственность. Я не собираюсь отказываться и от актерской карьеры, но не уверен, что буду совмещать себя в обоих ролях на съемочной площадке. Еще не решил.