Рецензия на фильм «Кролик Джоджо» — пронзительное кино о мальчике и его воображаемом Гитлере

Неуклюжий мальчик Джоджо (Роман Гриффин Дэвис) живёт в проигрывающем войну Третьем рейхе, слепо любит свою страну и фюрера и мечтает однажды пойти воевать за светлое нацистское будущее. Его мать (Скарлетт Йоханссон) к политике настроена куда скептичнее, да и глава местных гитлерюгендов (Сэм Рокуэлл), кажется, давно разочаровался в партии. Больше всего Джоджо хочет поймать еврея и привести его лично Адольфу, с чьей воображаемой версией (Тайка Вайтити) мальчик общается в самых сложных жизненных ситуациях. И вскоре ему выпадает шанс это сделать — на втором этаже собственного дома он находит спрятанную еврейскую девочку (Томасин МакКензи). Вот только если он расскажет об этом, за его мамой наверняка придёт гестапо, да и девочка выглядит на удивление нормально — ни тебе рогов на голове, ни ядовитых клыков. Видимо, Джоджо придётся серьёзно пересмотреть свои личные взгляды и ориентиры.

«Кролик Джоджо» — вероятно, самый неординарный «оскаровец» этого года и единственный из номинантов, не считая продукции Netflix, кто так и не добрался до отечественного проката. Понятно, разумеется, почему: Disney (которые теперь владеют Fox Searchlight, а значит, и «Кроликом») вряд ли бы захотели связываться с какими-нибудь политическими активистами в стране, которая спустя 75 лет после победоносной войны вдруг начала дико бояться свастик (хотя уже и Германия перестала). Теперь даже это слово писать страшно — того и гляди, постучатся в дверь и попросят на выход, — не то что показывать нацистскую символику на широком экране кинотеатра. Уж тем более не в фильме, где Гитлер, пускай и воображаемый, — не демоническое зло, а забавный шут с лицом новозеландского комика Тайки Вайтити.

Ну и слава богу — если уж даже на Западе многие зрители (да и критики тоже) не могли спокойно смотреть фильм, жалуясь на его беззаботное отношение к величайшей трагедии XX века, страшно представить, что было бы в России, куда более ревностно относящейся к наследию Великой Отечественной. Другая, впрочем, популярная позиция для критики — отчасти подхваченная и нашей прессой — чуть ли не диаметрально противоположная: мол, а зачем нам слушать очередное моралите на тему nazi bad от человека, который от этой темы максимально далёк (и временно́, и географически)? Но, на мой взгляд — а, уж простите, о «Кролике Джоджо» мне придётся писать от первого лица, настолько сильно его восприятие зависит от личного опыта, — именно эта максимально отстранённая позиция честнее любого напыщенного героического пафоса или смурных попыток оголить нерв послевоенной травмы. По сути, отношение Вайтити к войне очень близко отношению современного поколения молодых и младших, поколения людей, кто в большинстве своём уже не застал живых воевавших родственников и слышал о Великой Отечественной лишь по пересказам чужих историй (коими, конечно, являются и фильмы). Для нас война — не столько близкая и ужасающая реальность, как это было для Чаплина в 1940-м или для Мела Брукса в 67-м. А абстрактное семантическое поле из символов, очищенных моралей и дистиллированных смыслов, переработанное, продискутированное и переосмысленное столько раз, что саму «реальность» в нём найти очень сложно.

Вот Вайтити и не пытается. Да и странно было бы, если б пытался — зачем ему, маори (пускай и с еврейскими корнями) из Новой Зеландии, лезть в чужую историю и делать вид, что она на самом деле его как-либо задевает? Для него нацисты — чисто киношное воплощение зла, а Третий рейх — очевидно нереальное пространство из детских фантазий и ночных страшилок. Такое пряничное государство, населённое обречёнными взрослыми, которые от безнадёги ведут себя как дети (персонаж Рокуэлла, как и герой Вайтити из «Мальчика», — невыразимо трагичный персонаж, даже если мы об этом не задумываемся). И одержимыми детьми, которые в принципе подвержены влиянию броских символов и простых ударных слоганов.

Вайтити вообще гениально фиксирует детский взгляд на мир — как он это делал и в «Мальчике», и в «Охоте на дикарей», — вероятно, потому, что отчасти и сам от него не избавился (по крайней мере, это бы объяснило, почему он так круто работает с детьми-актёрами). Все его по-настоящему авторские фильмы — то есть вычитая «Реальных упырей», снятых совместно с Джемейном Клементом, и третьего «Тора» — происходят в не очень дружелюбном пространстве и работают с очень трагичными обстоятельствами, но каждый раз ловко замыливают драму этой ребяческой непосредственностью. Рисуют мир как бесконечную игровую площадку, из которой героям раз за разом приходится вырастать, чтобы от оголтелого эскапизма прийти к смирению с окружающими ужасами. В каком-то смысле «Кролик Джоджо» и правда напоминает «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи, с которым его часто сравнивают, но Бениньи всё же рассказывал историю с позиции взрослого и его эскапизм был, по сути, напускным и искусственным (таким и должен был быть, это не претензия). «Кролик Джоджо» же снят так, как если бы персонажа отца в «Жизнь прекрасна» вовсе не существовало — режиссёрская оптика здесь намертво привязана к самому Джоджо. И так как Вайтити действительно понимает детей, а не только притворяется, что понимает, в этой оптике нет места мрачным палитрам и всяческим манипуляциям: ведь дети гораздо легче ко всему привыкают, им проще отвлечься и уйти в солнечный мир фантазий, даже если вокруг происходит кромешный мрак.

Отсюда вырастает ещё одна специфика поэтики Вайтити, которую в случае с «Кроликом Джоджо» ему часто вменяют в вину. Его тональная гибкость, позволяющая фильму по щелчку пальца переходить от идиотского слэпстика к слезовышибающей трагедии и обратно. В чём-то это напоминает подход Пон Джун-хо или Мартина МакДоны — других режиссёров-сценаристов, которых часто хвалят за их неконвенциональный подход к балансу между комедией и драмой. Но только у них — даром что оба величайшие драматурги — все жанровые транзиты скрупулёзно просчитаны и аккуратно исполнены, даже если авторы об этом и не задумываются. Они, если выразить это через характеристики из DnD, однозначное «законопослушное добро». Вайтити же — чистый хаос, человек, который, кажется, мешает смешное и грустное безо всякой системы. Но эта бессистемность опять же идеально ложится на его метод, инфантильный и в то же время безысходно взрослеющий взгляд человека, у которого вся психология — на поверхности, у которого ещё не успели сформироваться сложные понятия о плохом и хорошем, смешном и грустном, безвкусном и изящном. И потому всё свалено в кучу, всё сосуществует и пересекается в самых невообразимых пропорциях. Лучше всего его подход выражает одна сцена из всё того же «Мальчика» — фильма, который смотрело явно меньше людей, чем он того заслуживает. Там прямо посреди комичного и нелепого диалога между двумя детьми внезапно, безо всякой подготовки, возникает пробивающий флешбэк, где над их окровавленной матерью горько плачет непутёвый отец. После чего флешбэк исчезает, как ни в чём не бывало фильм возвращается к диалогу, как будто и не было этой резкой вспышки, как будто зритель сейчас не сидит, схватившись за сердце и не понимая, за что с ним так поступили.

«Мальчик», к слову, возвращает нас к ещё одной любопытной стороне «Кролика Джоджо». Дело в том, что — несмотря на очевидную дистанцию автора по отношению к теме и на явную абстрактность самого сюжета, звучащего как идея для скетча с SNL, — этот фильм очень… личный. Вайтити перебрался из современной Новой Зеландии в военную Германию, но с собой он прихватил все психологические триггеры и рефрены, что тянутся из одной его работы к другой. Вновь нелепая, инфантильная и, по сути, отсутствующая фигура отца — за которого тут как раз отдувается воображаемый Гитлер. Вновь страх перед потерей матери — а ведь что в «Охоте на дикарей», что в «Мальчике» именно погибшая мать запускала драматический конфликт (здесь не совсем так, но пересечения, скажем, есть).

И даже выбор Третьего рейха как места действия интересно объясняется биографией режиссёра. Вайтити однажды рассказывал, что в детстве очень любил рисовать повсюду свастики — но каждый раз пугался своего творчества и тут же дорисовывал знак до окна. А окно — чтобы не вызывать лишних подозрений — до дома (разумеется, поэтому все тетради Вайтити были изрисованы домами). Так что когда героиня Томасин МакКензи обращается к герою, говоря, что он «не нацист, а просто мальчик, которому нравятся свастики», это тяжело не считать как авторскую самотерапию. «Кролик Джоджо» — попытка режиссёра осмыслить страх не перед нацизмом как таковым, а перед его символами, давно потерявшими первоначальный смысл. И по Вайтити выходит, что бояться не стоит — ведь из любой свастики всегда можно сделать миленький домик, а внутреннего Гитлера с пинка послать нахрен.