Интервью с Энтони Хопкинсом

Ваша интерпретация лорда Тэлбота несколько отличается от его прошлого воплощения на экране. Роль Клода Рэйнса в оригинале была почти эпизодической. Ваш Тэлбот куда более эксцентричен, не так ли?

Я, честно говоря, оригинала не помню. Кажется, я видел его давным-давно, но в памяти ничего не осталось. Помню, как с Человеком-волком встречались Эббот и Костелло (в фильме 1948 года «Эббот и Костелло встречают Франкенштейна» – EMPIRE), было забавно. Герой мне показался интересным. Укуренный такой персонаж.

Не потому ли вас привлекла эта роль, что до этого вы мало играли в подобных фильмах?

Нет, я никогда не планирую. Мой агент просто позвонил и спросил: «Не хотите сняться в “Человеке-волке”?» Я сказал: «Ну давайте, посмотрим на сценарий». Я взглянул – сценарий оказался отличный. С нами был Бенисио Дель Торо, весьма мне симпатичный. С нами был Марк Романек, который, правда, потом ушел – но об этом вы и так уже знаете. После него за дело взялся Джо Джонстон – и это лучший режиссер из тех, с кем я работал за последние много лет.

Чем он заслужил такой лестный отзыв?

Он очень спокойный. Открытый к диалогу. Он просто замечательный режиссер. Каждый раз, как у меня появлялась какая-нибудь безумная идея, он находил способ ее осуществить. Ну, безумная – не совсем то слово, но когда я только взялся за роль, Джон Тэлбот был в представлении американских сценаристов таким суровым, чопорным стариком. Я подумал: «Нет, таким я его играть не буду». Сплошные «лорд», «сэр» и ужасная скованность. Я решил: «Хочу играть эксцентричного человека, который живет в боль шом, захламленном особняке. Люди его боятся, потому что он странный и живет только по своим правилам».

Как это соотносится с персонажем Бенисио?

Ну, Бенисио – это мой сын. Его мать – испанка (моя покойная жена из Испании), а сам он – нью-йоркский актер. Он узнает кое-какие новости о своем брате. Он не совсем уверен, какого характера эти новости, но по приезде домой оказывается, что они плохие. Он смущен, потому что не видел отца много лет. И он не знает, как относиться к нему, к этому странному человеку. Отец его весь из себя таинственный, загадочный, постоянно отпускает едкие замечания, но в такой довольно обаятельной манере. И Тэлбот гораздо больше знает о своем сыне, об искусстве, литературе и музыке. Он всех обводит вокруг пальца.

По-прежнему бытует мнение, что вы вот-вот уйдете из кино – этот слух, кажется, основан на ваших собственных словах. Есть в нем какая-то доля правды?

Да нет, это было давным-давно – в Daily Mail меня неверно процитировали.

То есть вы никогда не собирались все это бросить?

Нет. Ту фразу я сказал лет десять назад. Помню, я тогда играл Тита… Да, после таких историй понимаешь, что за словами нужно следить внимательнее. Я сказал просто: «Боже, как это выматывает; после этого надо будет отдохнуть. Если даже я больше никогда не буду работать – плевать». Конечно, кто-то разболтал это какому-то газетному мудозвону, и понеслось… Нет, уходить на покой я совершенно не намерен. Я постоянно к чему-нибудь присматриваюсь то тут, то там. Читаю сценарии. Если они мне кажутся интересными, я за них берусь. Хотя, положа руку на сердце, мне действительно все равно. Я уже достаточно сделал. Если колодец завтра пересохнет, не думаю, что мне будет до этого дело.

Приятнее ли играть, когда знаешь, что любая работа – уже лишь бонус?

Приятнее. Я сделал все, что хотел сделать, и вполне доволен тем, что было в моей жизни. Сейчас мне за семьдесят, и у меня больше сил, чем когда бы то ни было. У меня отличная жизнь, я пишу картины, сочиняю музыку.

В одной из последних сцен «Человека-волка» вы играете на фортепиано музыку собственного сочинения. Часто вы такое делаете?

Да, люблю импровизировать. Я наигрывал себе что-то, и они меня спрашивают: «А что это? У кого авторские права?» Отвечаю: «Одна из моих старых вещей, давно с ней играюсь – берите».

Значит, вы сейчас много сочиняете?

О, да. Я написал музыку к двум из своих фильмов: кое-что к «Вихрю» и кое-что к «Августу». Всю жизнь любил сочинять. А актерство… Беседовал об этом на днях со своей женой. Она сказала: «Сомневаюсь, что ты когда-нибудь захочешь остановиться». Не знаю, может, и не захочу. Хотя я люблю порой отдохнуть. Вчера разговаривал с другом, он спросил, чем я хочу заняться. Я ответил: «Честно говоря, я уже все сделал». Мне пришлось покопаться в себе и подумать: «Волнует ли меня перспектива никогда больше не работать?» И, думаю, я могу честно сказать, что … (пауза) нет.

Вы говорите – «я уже достаточно сделал», – но ведь наверняка еще есть режиссеры, с которыми вам хотелось бы поработать?

Да нет. Я работал с великими постановщиками: Спилберг, Алан Паркер, Ридли Скотт…

Как вам работа со Скоттом?

Он очень спокойный, гибкий режиссер. Всегда хорошо подготовлен. Он мне позволил вписаться в свой стиль работы, я так и поступил (на съемках «Ганнибала» – EMPIRE).

Вы всегда любили привносить свои изменения в сценарий?

Да, и могу сказать, что некоторых режиссеров это просто бесит – они хотят, чтобы все идеи исходили от них. Есть такие режиссеры-монстры, которые не хотят, чтобы у тебя были свои идеи. И знаете что? Пошли они на х… С такими я больше не работаю. Хотя несколько раз приходились. Они ужасны. В таком сотрудничестве нет никакого удовольствия.

Что вам больше всего запомнилось на последних съемках?

Ну, из наименее приятного – сидеть и ждать, пока у нас появится режиссер (утвержденный изначально режиссер Марк Романек ушел из-за творческих разногласий в январе 2008 года – EMPIRE). Студия была в панике, и их можно понять. Я уже думал, мы никогда не возьмемся за работу. Мы с женой тогда жили в Ричмонде и неплохо проводили время, но когда такое ожидание длится два месяца, и ты уже не знаешь, чего ожидать, график все растягивается и растягивается… А из хороших моментов: это, конечно, работа с Джо, Бенисио и Эмили Блант – она одна из самых приятных актрис, с которыми я работал. Надеюсь, Эмили останется такой, какая есть – она просто чудесная. Неизбалованная. В ней есть что-то такое естественное, и она совершенно не обращает внимание на ерунду, которая творится вокруг.

И играет она тоже неплохо…

Прекрасно. Одна из лучших моих напарниц. Она и Джоди Фостер.

Вы говорили ей об этом?

Весьма приятный комплимент. Да, говорил. И Джоди тоже. Непревзойденные актрисы.

Вы теперь законный гражданин США. Почему вы решили получить гражданство?

Ну, я жил там много лет и решил, что у меня должно быть право голосовать там, где живу.

И за кого голосовали, если не секрет?

За Обаму.

Вы скучаете по жизни и работе в Англии? Вы долго жили в Лондоне, еще со времен вашей работы в театре…

Нет, я уехал в Америку как раз потому, что не вписывался в ту жизнь. Мне довелось работать с хорошими людьми – с Джуди Денч, например. Но в целом я так и не вписался в местную актерскую тусовку. Все это было невероятно скучно, манерно и невыносимо. Я всегда хотел сниматься в кино.

Как ощущался переход из театра в кино?

Было легко. Когда я работал с Кэтрин Хэпберн на съемках «Льва зимой», она мне посоветовала: «Не играй. Просто читай свои реплики. Будь собой». Я ответил: «Ладно». Она сказала: «Посмотри на Спенсера Трэйси. Он не играл, он просто говорил свой текст». Я подумал: «А что, это неплохой совет». Актеры того поколения, как мне кажется, совершенно удивительные. Они не изображали кого-то. Они просто приходили и были самими собой, и персонажи получались великолепными. А в Англии у нас такая традиция: играть должны все. Слишком много притворства.

У вас есть любимые роли?

Пожалуй, вот эта последняя роль – одна из лучших, очень забавная. Бог его знает, конечно, может, критики ее разнесут в пух и прах. Это не важно – главное, мне самому очень понравилось. Были, разумеется, и другие хорошие фильмы. «На исходе дня» вышел недурным. «Молчание ягнят». «Никсона» вспоминаю с удовольствием. Очень понравилось работать с Роджером Дональдсоном над фильмом «Самый быстрый “Индиан”».

Вы упомянули «Молчание ягнят», но как-то вскользь. Предпочитаете не обсуждать Ганнибала Лектера?

Да нет, почему же. Я, может быть, подсознательно стараюсь не касаться этого персонажа, потому что меня все время спрашивают, не собираюсь ли я еще раз его сыграть. Ответ – нет. Я вполне насладился этой ролью, так что хватит. Это был настоящий прорыв для меня, даже, пожалуй, веха. Над этим персонажем пришлось попыхтеть! Никсона тоже очень понравилось играть. И этого, как его звали? Того странного дворецкого в фильме «На исходе дня». Симпатичная роль… Мистер Стивенс, вот!

«Молчание ягнят» – превосходная картина, но последующие фильмы о Лектере не смогли подняться до такого уровня. Есть сожаления, что пришлось играть его больше одного раза?

Да нет, нет. Никаких сожалений. Мне предложили роль (в «Ганнибале» – EMPIRE) и отличный гонорар, так что я подумал: «Почему бы и нет?» Поначалу не хотел возвращаться к нему, но потом сообщили, что съемки будут проходить в Венеции и где-то еще, – и тогда я пересмотрел «Молчание ягнят» и подумал: «Ладно, давайте сделаем еще один заход».

Вас не беспокоило, что Джоди Фостер не захотела вернуться?

Нет. Когда Джоди отказалась, Ридли меня спросил: «Кого можешь посоветовать?» Я ответил: «На мой вкус, Джулианна Мур очень, очень хороша». Я работал с ней над «Прожить жизнь с Пикассо», она справилась с ролью блестяще.

Тем не менее, фильм получил довольно жесткую критику…

Не суть важно, успешен он был или нет… Надо двигаться вперед. Я уже давно живу с таким мировоззрением. Помню cъемки в Риме, я играл Тита. Лично мне фильм показался стоящим. Но работа была тяжелой, и я сказал себе: «С меня хватит». Решил вернуться в Америку и устроить себе долгий отпуск. А потом мой агент спрашивает, не хочу ли я сняться с Томом Крузом, а я говорю: «И как фильм называется?» – «Миссия невыполнима 2» – «Где снимают?» – «В Австралии» – «О’кей, поехали». Весело же. Немного здесь поработаешь, немного там.

Вы назвали «Никсона» среди ваших фаворитов. Это была ваша первая работа с Оливером Стоуном, потом был «Александр». Не так много людей отваживается вернуться к Стоуну: чем он вам приглянулся?

О, Оливер, конечно, чокнутый, но он мне нравится. Он очень груб с людьми. Он их оскорбляет – и меня оскорблял, – но надо просто давать ему отпор. Оливер мне говорит: «О, как ты постарел». А я ему: «Ну да, так ведь и ты тоже. Вдобавок еще и лысеешь. Постарел и облысел. Вообще, Оливер, ты старше меня выглядишь. И не стоит так красить волосы». Но он хорош. Очень талантливый человек.

Никсон – настолько всеобъемлющая роль; интересовала ли вас его персона до того, как вы согласились его сыграть?

Как ни странно, да. Был 1974 год, и мне нужно было возвращаться в Нью-Йорк, к роли в спектакле “Equus”. На дворе стояло лето, я смотрел телевизор и никак не мог оторваться от Уотергейтского скандала. Меня всегда интересовала американская политика, с момента инаугурации Кеннеди. Потом я увидел съемку, где Никсон прощается и залезает в вертолет, и я подумал: «Боже, скоро я еду в эту страну». И вот через – сколько там прошло – через 21 год мне звонит Оливер Стоун с предложением сыграть Никсона. Я ответил: «Да ни за что, я же выставлю себя на посмешище». Но он был уверен, что я справлюсь. «Так, – поразмыслил я. – У меня есть шанс поработать с больным на голову американским режиссером. Чего я хочу: всю свою карьеру играть уютные, безопасные роли – или все-таки рискнуть?» И вот, три или четыре недели мы вовсю готовились, накладывали грим, зубы и все такое. Оставались последние штрихи. Я примерял странный парик, пробовал вставлять зубы, и тут Оливер зовет меня на фотосессию в декорациях овального кабинета, которые они выстроили в MGM. Ну, я надел костюм, вышел в коридор и чувствую, как непроизвольно ссутуливаюсь. Джон Дин (советник при Никсоне, ключевая фигура Уотергейтского скандала, выступал свидетелем со стороны обвинения – EMPIRE) увидел меня и сказал: «Господи Боже мой». Я подошел к нему и говорю (голосом, точь-в-точь похожим на Никсона): «Привет, Джон, как дела?» Оливер сразу понял, что я ухватил суть. Я просмотрел много часов документальных съемок Никсона и в итоге, кажется, понял, что он тогда чувствовал, каким он был несчастным человеком. Он был выдающейся личностью, но он совершал должностные преступления и он лгал. Если ты лжешь в политике, до тебя рано или поздно доберутся.

Не хотели вернуться к политике в другом фильме, о Буше?

Вообще-то, Стоун предлагал мне роль Дика Чейни. Но я сказал: «Спасибо, достаточно».

Да уж, нельзя опускаться с президента до вицепрезидента. «Никсон» – один из нескольких фильмов, за которые вас номинировали на «Оскар». Судя по тому, как вы говорите о своих ролях, вы придерживаетесь позиции «что сделано – то сделано», не фиксируетесь на них. Значит ли это, что вас не особенно интересуют награды?

Конечно, было приятно получить статуэтку. Приятно, когда тебя номинируют, но еще приятнее выигрывать в номинации. Меня четыре раза номинировали, но выиграл я только в первый раз. Если бы меня номинировали теперь… не знаю, я не особо люблю появляться в обществе (смеется).

Это оттого, что вы не поклонник таких церемоний? Изза того, что они имеют мало отношения к кино?

Да нет, пусть себе устраивают. Мир ведь из-за них и крутится. (Наклоняется и шепчет) На самом деле, все это куча пустой болтовни. Это я вам по секрету, пока никто не слышит.

Один из моих любимых фильмов с вами – «Человекслон».

О, давненько это было!

Давненько. Хотя это не типичная работа Дэвида Линча. Каким он тогда был?

Он был странным – но и я тоже. Я, кстати, не так давно написал ему письмо, потому что пересмотрел «Человекаслона». Написал письмо, чтобы извиниться за свое плохое поведение на съемках. Я был ужасно непослушным и постоянно пререкался. Он хотел снимать слишком много дублей, а я не мог так играть. Он был несколько отстранен, и я все никак не мог понять, о чем он говорит, что меня крайне раздражало. Но Дэвид – прекрасный человек, люблю его. Не видел его уже очень давно, лет десять. Но он умный человек и очень смелый.

А каково было работать с Джоном Хертом, не видя его лица?

Честно говоря, у меня было ощущение, как будто мы с ним до премьеры вообще не встречались! Он же был подо всем этим… Мрачный, надо сказать, получился фильм. Довольно депрессивный. Но хороший. Я тогда жил в Америке, и потому чувствовал себя немного чужим.

Говорят – возможно, это легенда, – что ваш земляк из Порт-Талбота Ричард Бертон побудил вас стать актером, когда вы случайно с ним встретились. Правда ли это?

Ну, я определенно никогда не встречался с ним в ПортТалботе. На самом деле, я встретил его в Нью-Йорке. Когдато, еще мальчишкой, я подошел к нему за автографом. Так что доля правды тут есть. В школе я не знал, чем вообще заниматься. Со спортом не клеилось, в серьезных предметах я был совершенно ни бум-бум. Думал уже, придется после школы идти на завод рабочим. Хотел писать картины на продажу, но не было навыка. Потом хотел стать музыкантом. В общем, не знал, куда себя приложить. На самом деле, я просто хотел быть знаменитым. И вот я подошел к нему, попросил автограф, и он расписался в моем альбоме. Еще помню, как я шел мимо магазина своего отца, а Бертон проезжал мимо в своем темно-зеленом «Ягуаре», с опущенными стеклами, с женой на пассажирском сидении, покуривая сигарету. И я подумал: «Господи, я хочу быть, как он! Хочу выбраться из этой ситуации, из этого своего умственного бесплодия». Два года спустя я поступил в музыкальнодраматический колледж в Кардиффе, почти случайно. Мне было семнадцать. С годами я постепенно проложил себе дорогу в этот бизнес. Возможно, поэтому я чувствую себя аутсайдером. Для меня это было такое пари с самим собой, что смогу пробиться. Так и иду себе неспешно сквозь десятилетия… И до сих пор работаю – так что, похоже, я вполне справился. Забавно: мне часто снится один сон. Он периодически возвращается, вот недавно я его опять видел. Я в комнате с труппой Национального Театра – с «шайкой», как я их называл, – и чувствую себя не в своей тарелке. Я бесполезен, я не гожусь для этой работы – и они видят это, и все посмеиваются и ухмыляются. Потом я просыпаюсь и всегда задаюсь вопросом: что бы это значило? До сих пор не знаю.